[ЗВУК] Итак, прошлая история науки открыла нам целый ряд сюрпризов: оказывается наука развивалась на так плавно и поступательно, как нам хотелось бы верить. Мы отказались от некоторых идеализаций по поводу того, как строится история науки. Самое время поговорить о том, как мы сегодня видим будущее науки. Если мы подойдем к какому-нибудь ученому и спросим его напрямую: "Существует ли Ответ с большой буквы, ответ на все вопросы науки, и будет ли он найден когда-нибудь?", то мы, пожалуй, затронем этого ученого за живое, потому что любой ученый, он занимается своей работой прежде всего потому, что он энтузиаст какого-то поиска. Этот квест, этот поиск истины для него неотъемлем от его профессиональной пригодности. И поэтому Ответ с большой буквы, чем бы он ни был, для ученого всегда очень значим. Деятельность ученого — это не просто игра в бисер, а очень реальное исследование, реальный поиск реальных ответов. И именно вот в этом вопросе о наличии большого Ответа мы можем увидеть, оптимист или пессимист ученый, который с нами беседует. Как вы знаете, в известном произведении Дугласа Адамса описана ситуация, в которой, как выясняется, этот Ответ с большой буквы уже найден, и это 42. Что 42? 42 — это ответ на вопрос о смысле жизни, Вселенной и всего такого. Почему нас эта ситуация так цепляет? Потому что в современной науке мы действительно наблюдаем все больший и больший рост открытий, гипотез, теоретических моделей, которые все более сложны, все более изощренны, и все менее понятны обычному человеку. Нам становится все труднее и труднее их интерпретировать. Мы можем считать в этих моделях, мы можем иметь численные значения и результаты, но, кажется, мы перестали понимать, какое отношение вся эта наука с ее результатами имеет к нашей реальной жизни. И вот по поводу этого Ответа с большой буквы у нас есть целая серия философских вопросов. Во-первых, знаем ли мы в точности, на какой вопрос мы ищем ответ? Следующее. Что важнее для ученого: вот этот большой Ответ, конечный, который подытожит весь научный поиск или само движение к нему? Третье: если раньше в истории науки мы всегда, слава Богу, находили ответы на научные вопросы, ну по крайней мере на те вопросы, которые были строго научно поставлены, потому что некоторые вопросы, как выяснилось, они были псевдовопросами, и на них правильный ответ заключался в том, что они поставлены неправильно и плохо. Так вот, если раньше мы всегда находили ответы на наши научные вопросы, обязательно ли мы продолжим находить их в будущем? И если да, то как будет соотноситься получение этих маленьких ответов с проблемой существования большого Ответа как такового. Если мы обратимся мысленным взором на пару веков назад, то увидим, что философы и ученые XVIII–XIX века были большими гносеологическими оптимистами, они с большим оптимизмом смотрели на будущее науки. Еще Фрэнсис Бэкон провозгласил девизом науки plus ultra, то есть все дальше и дальше вперед. Фридрих Энгельс в конце XIX века в книге «Диалектика природы» утверждает, что наука не только может, но и всегда будет продвигаться вперед несмотря на скептицизм, сомнения тех, кто в ней несведущ. Она будет продвигаться вперед большими шагами, все время увеличивая скорость. В середине XX века, вот в послевоенные годы, американский историк науки Ванневар Буш — кстати говоря, родственник знаменитой политической династии Бушей — писал о том, что наука — это бесконечный frontier. И эта метафора бесконечного frontier'а очень удачна, потому что frontier — это ведь не просто граница, а граница подвижная, которая постоянно отодвигается нашим освоением новых территорий. Frontier — это крайние, дальние, пограничные, пока еще плохо освоенные территории, которые тем не менее нам предстоит освоить и колонизировать, продвигаясь все дальше и дальше вперед; представление о бесконечно убегающем вперед горизонте. Это очень оптимистичное представление, согласно которому прогресс науки неостановим. И надо сказать, что в конце XX века многие знаменитые философы, например такие как нобелевский лауреат по физике Стивен Вайнберг, утверждали, что мы уже стоим на пороге создания теории всего. В своей книге «Мечты об окончательной теории» Стивен Вайнберг пишет о том, что, кажется, скоро нам удастся объединить все фундаментальные взаимодействия и создать полную теорию всех элементарных частиц, наконец-то все кусочки этого пазла соберутся воедино. Такое оптимистическое представление одновременно скрывает в себе и некоторый пессимизм. А что будет наука делать дальше, когда она все кусочки пазла соберет воедино? Поучительно обратиться мысленно взором на 100 лет назад. В конце XIX столетия физики тоже считали, что они уже все знают. Но с началом XX века появляются Эйнштейн и Планк, появляются теория относительности и квантовая механика, которые привели к радикальному пересмотру основоположений физической науки. И этот переворот можно смело называть очередной научной революцией. То есть, по крайней мере в этом случае история науки учит нас, что ученые могут оказаться в тупике именно в тот момент, когда развитие науки несется на всех парах, именно в тот момент, когда они воодушевлены и с нетерпением ожидают завершения научного поиска. Другим поучительным примером является высказывание знаменитого физика Альберта Майкельсона в конце XIX века. Он утверждает, что, кажется, мы исчерпали все фундаментальные открытия. Подумайте, это в конце XIX-то века. Не пройдет 10 лет, как в физике все изменится, а Майкельсон говорит: «Будущие истины физики, видимо, следует искать в шестом знаке после запятой». То есть физикам остается только какая-то количественная работа по уточнению каких-то измерений, показателей, а принципиальных прорывных открытий больше сделать им не дано. Есть также смешная легенда об американском председателе Бюро патентов, который будто бы в середине XIX века написал официальную петицию в правительство Соединенных Штатов о том, что по всей видимости все фундаментальные открытия уже сделаны и в скорости само Бюро патентов придется закрыть. Проведенное позже историческое исследование показало, что, конечно, эта история выдуманная, что был какой-то похожий персонаж, что он выступал с какими-то похожими заявлениями, но, строго говоря, он стремился к прямо противоположной цели — он как раз отстаивал идею, что нужно помогать и расширять работу этого Бюро патентов. Но образ этого клерка патентного, который считает, что все открытия уже сделаны и пора Бюро закрывать, этот образ он оказывается очень поучительным. В 60-70-х годах XX века известный философ и историк науки — биолог на самом деле по образованию — Гюнтер Стент утверждает, что мы должны с осторожностью относиться к представлениям о прогрессе. То есть он рассуждает примерно в том же духе, что и вот Альберт Майкельсон, и тот самый мифический клерк из Бюро патентов, только рассуждает не так наивно. Он говорит: сумасшедшая скорость, с которой сейчас идет прогресс науки, она вообще ни о чем не говорит. Она не только не повышает вероятность того, что дальше наука будет все быстрее будет развиваться, но, скорее, наоборот — эта сумасшедшая скорость делает очень высокой, очень вероятной скорую остановку прогресса. Мы можем вот на полном ходу врезаться в какую-то каменную стену, которую совершенно не ожидали. Возможно, говорит Гюнтер Стент, даже на нашем веку, может быть, через поколение или два. В современной науке широко распространено такое модное понятие — «черный лебедь». «Черный лебедь» — так называют факты, которые никакие ученые предсказать не могли, исходя из имеющихся теоретических моделей. И тем не менее, эти события, эти факты случаются. И последнее время мы наблюдаем все больше и больше вот этих вот называемых черных лебедей. И, стало быть, некоторые рассуждения Гюнтера Стента о том, что мы можем на полной скорости врезаться в какую-то стену, они, по крайней мере, заставляют задуматься. Есть другой вариант скептицизма по отношению к прогрессу в науке. Николас Решер, известный логик и философ, утверждает, что да, у прогресса науки есть, конечно, границы, но вряд ли прогресс закончится каким-то тупиком или какой-то стенкой. Скорее всего, он просто будет медленно и очень незаметно сбавлять темпы. Дело в том, что прогресс науки построен на принципе, положительной отдачи, то есть чем больше наука достигает результатов, тем больше технологических приложений мы получаем, тем больше новых у нас инструментов, приборов, открытий, и это только подхлестывает дальнейшее развитие науки — больше ассигнований, больше субсидий, больше финансирования. Однако Решер утверждает, что, поскольку ресурсы человечества ограничены, и в своем любопытстве ученые неизменно выйдут далеко за границы того, что реально нужно человечеству, и то, что человечество может позволить себе, исходя из своих граничных ресурсов. Мы строим один коллайдер за другим: вот скоро японцы построят новый супергигантский коллайдер, а потом кто-нибудь построит еще больший коллайдер. Но будем ли мы строить эти коллайдеры до бесконечности? У нас не хватит финансов, в какой-то момент у всего человечества не хватит финансов, чтобы обеспечивать столь масштабные научные проекты. И вот Николас Решер приходит к выводу, что, возможно, наука никогда и не придет к какому-то явному концу, но с ней будет происходить примерно то же, что происходит с гипотетическим человеком, который падает в черную дыру. Субъективно он будет лететь, лететь, лететь в эту черную дыру бесконечно, хотя для постороннего наблюдателя он оказался на краю, на горизонте событий и потом в дыру провалился. Дело в том, что возможно с какой-то объективной точки зрения можно будет заметить, что наука медленней развивается, и тормозится, и скоро должна остановиться. Но изнутри самой науки это замедление будет практически незаметно — наука будет все медленнее и медленнее, как черепаха, продвигаться вперед, но ученые будут полностью уверены, что они продолжают заниматься какой-то крайне важной интеллектуальной работой, и, наверное, они смогут уверить в этом и все остальное человечество. И заметим ли мы тогда конец прогресса? Еще в XIX веке, точнее еще в конце XVIII века, Иммануил Кант в работе под названием «Пролегомены ко всякой будущей метафизике» утверждает, что так построена в принципе естественная наука: любой ответ, который дан на основе опыта, наблюдения, порождает новый вопрос, который тоже требует ответа. И таким образом вот эта схема по цепочке, она ясно показывает недостаточность всех физических, скажем шире — естественнонаучных, способов объяснения в отношении удовлетворения нашего разума. То есть наш разум никогда не останется полностью удовлетворен, он будет продолжать поиски даже тогда, когда внешний и внутренний ресурс самого разума будут исчерпаны. Впрочем, в отличие от Николаса Решера, Кант говорит про внутренние ресурсы разума как про определяющие. Независимо от финансирования науки, Кант говорит, что сама структура нашего ума, сдерживает и те вопросы, которые мы способны поставить перед природой, и те ответы, которые мы из нее вытягиваем. Возвращаясь к тому оптимизму, который демонстрирует Нобелевский лауреат по физике Стивен Вайнберг. Почему я сказал, что есть какая-то нотка пессимизма в этом оптимизме? Дело в том, что сам Вайнберг в своих работах замечает: да, похоже, что мы все больше и больше понимаем Вселенную, все больше и больше новых законов открываем, и все ближе к какой-то единой теории всего. Однако Вайнберг при этом замечает: «Чем более Вселенная кажется понятной, тем более она кажется бесмысленной». То есть в своем стремлении двигаться все дальше и дальше мы так далеко отодвигаем стандарты понимания, что в конечном счете порождаем такие ответы, которые, видимо, уже не являются ответами на наши реальные вопросы. Мы перестаем понимать, на какие вопросы отвечает такая наука. И в этом смысле результаты, полученные на переднем крае современной науки, они несоразмерны с человеком — их очень трудно представить, они ненаглядны, их очень трудно вообразить, они контринтуитивны, они звучат как какие-то сказочные достижения. «По мере обнаружения все большего и большего количества физических принципов, — пишет Вайнберг, — кажется, что они имеют к нам все меньшее и меньшее отношение». И в этом смысле, как же мы должны относиться к тому нетерпению, к той настойчивости, которое демонстрирует наука в своем стремлении вперед по пути прогресса? Освальд Шпенглер в начале XX века в своей книге знаменитой «Закат Европы» уделяет несколько глав развитию науки. И он пишет о том, что когда ученые делаются все более надменными и менее терпимыми к другим, ненаучным формам знания, системам веры, религиозным в основном, общество восстает против науки и принимает религиозный фундаментализм и другие иррациональные системы. Т.е., есть философы, которые считают, что прогресс науки может перейти в регресс, в откат назад к каким-то донаучным или вненаучным формам мышления. Таким образом, в настоящий момент существует целый спектр прогнозов относительно будущего науки: от оптимистической идеи бесконечного frontier'а до пессимистических идей тупика, замедления или даже перехода в регресс. Однако все эти прогнозы, они в большей степени отражают настоящее науки — то, как она сейчас существует, чем живет, — чем ее будущее. Понятие прогресса в науке сопряжено с целым рядом целостных понятий, и они коренятся в самой сердцевине научной рациональности. И в заключение скажу, что история науки XX века показала: главная битва за идеалы разума, истины и прогресса — это вовсе не битва науки с ненаукой, а, скорее, битва внутри самой науки за прояснение того, чем она является и к чему идет. [ЗВУК] [ЗВУК]
